Радио Вести,  программа "Круг общения" с Константином  Дорошенко

Писатель, мыслитель Максим Кантор в программе "Круг общения" - о тенях фашизма над постсоветским пространством и Европой, о политических и этических переменах, в фазу которых вступил мир. 

Константин Дорошенко: С вами Радио Вести – радио новостей и мнений. Я Константин Дорошенко и это моя программа “Круг общения”. В средствах массовой информации всегда очень однозначно относятся к тем людям, которых приглашают в эфир. У тех, кого называют экспертами, спрашивают ровно о том, в чем они считаются экспертами: у банкиров о банках, у политиков о политике. Если приглашают людей искусства, то здесь разговор об их творчестве, пресловутых творческих планах, достижениях, и может быть, о личной жизни. Между тем, все люди, которые так или иначе живут активно, они вообще-то размышляют о сегодняшнем мире, они думают о себе, о других, о тех процессах, которые происходят. В программе “Круг общения” мы будем говорить со всякого рода интересными людьми, которые состоялись в этой жизни, вовсе не только о том, чем собственно они занимаются как профессионалы. Сегодняшний наш гость – российский художник, писатель, мыслитель, Максим Кантор. Он любезно согласился выйти на связь с нами из Франции. Здравствуйте, Максим!

Максим Кантор: Здравствуйте, Константин! Рад вас слышать.

Константин Дорошенко: Взаимно. Собственно, как и всегда, когда люди собираются поговорить, мы будем говорить о том, что кажется значимым для каждого из нас, дне сегодняшнем. Я знаю, что значимый проект, которым занимаетесь вы, это действительно проект глобальный на сегодняшний день он занимает все ваши силы. Это огромный диптих, который вы пишите для здания Бундестага в Берлине. Вы могли бы несколько слов рассказать об этой работе?

Максим Кантор: С удовольствием! Этот проект, возник как результат моих дискуссий, разговоров и дружбы с германскими министрами иностранных дел, теперь уже бывшим, Франком-Вальтером Штайнмайером и государственным секретарем Штефаном Штайном . Мы обсуждали сегодняшнюю непростую судьбу Европы. Слушая меня, они спросили, не мог бы я это нарисовать. Надо сказать, они видели какие-то мои картины, но, разумеется, не могли себе представить, что это действительно та тема, над которой я работаю последние лет 10. И когда я им ответил, что я могу написать картину о судьбе Европы, тогда мне предоставили достаточно большой зал. Это тот зал, в котором когда-то происходили конгрессы коммунистической партии ГДР. Он и сейчас функционирует, он называется “Зал Европы”, там проходят европейские конгрессы. Но теперь его переименуют в зал имени Ханса-Дитриха Геншера, ныне покойного, к сожалению, с которым я тоже дружил, я очень хорошо его помню. Это ведь в частности и его была инициатива – объединенная Европа, объединенная Германия, он очень радовался этому проекту. Сегодня, когда этот проект переживает весьма трудные времена, я не сторонник того, чтобы сказать, что мы наблюдаем коллапс этого проекта, но отрицать его не самые покойные дни тоже невозможно. Именно в эти дни было бы очень важным про это громко говорить и, я надеюсь, что о моей картине будут говорить достаточно громко. 31 марта открывается этот зал определенным конгрессом, но в частности это будет инаугурация моих картин.

Слушайте и смотрите запись программы "Круг общения" с Максимом Кантором.

Константин Дорошенко: Очень интересный прогрессивный подход, когда представительские здания парламентов и подобных собраний украшают произведениями современно искусства. Насколько это вообще традиция сейчас в Европе развита? Я знаю, что кроме прочего вы также создаете картины для одной из старейших католических церквей в Париже. Как подходят современные городские власти или правительство к присутствию современного искусства, при том, что ваш изобразительный язык очень индивидуален, он достаточно гротескный, достаточно жесткий, он вовсе не предполагает чего-то умилительного, что услаждало бы взгляд. Как происходит этот диалог?

Максим Кантор: Действительно, Костя, мы подошли, когда я говорю мы, я имею в виду какой-то европейский дискурс, европейское искусство, мы подошли к трагическим временам Европы в отсутствие того привычного европейского искусства, которое называется драматичным, трагическим европейским искусством, которое может ответить на вызовы времени. Очень долгое время европейского искусство и шире, искусство Запада, было декоративным. Весь так называемый второй авангард, разумеется, это спекулятивное название, в основном это была ирония, сарказм по поводу идеологических схем прошлых, уже не страшных, авторитарных режимов. Или же это были декоративные, скорее развлекательные, так называемые концептуальные загадки, но не сложные.  Кода действительно с Европой случилось беда, когда мир оказался на грани войны, а без преувеличения можно теперь говорить именно так, оказалось, что искусство не обладает этим словарем, который востребован сегодня. Мы буквально по пальцам можем пересчитать сегодняшних крупных мастеров, которые не боятся говорить прямой речью.

Константин Дорошенко: Интересно, кого из них вы назовете?

Максим Кантор: Есть какие-то очевидные, яркие персонажи типа Уэльбека, Кифера. Я не считаю, что сейчас на горизонте есть какой-то крупный философ, мне он не известен, по крайней мере. Я не вижу никакого крупного писателя в России, который ответил бы на имперский вызов, на тяжелую авторитарную ситуацию, которая изменила общество радикальным образом. Да и сам я не живу в России, вы назвали меня российским художником, но это не совсем уже соответствует действительности.

Константин Дорошенко: Что касается философов, в общем-то, достаточно много вопросов, которые стоят перед сегодняшним миром, поставил Юрген Хабермас, когда он десятилетия говорил о проблеме восприятия другого. Во многом его философия повлияла, кстати, на инклюзивность политики современной Германии и позиции канцлера, Ангелы Меркель. С другой стороны, ми видим, что проблема другого решается весьма сложно в этом мире.

Максим Кантор: Это поистине потрясающий исторический опыт, не кажется ли вам удивительным то, что сегодня Германия – это та, пожалуй, единственная страна, которая последовательно борется с национализмом и фашизмом. Это ведь поразительный сам по себе исторический кульбит, который проделала политическая европейская мысль, сделав Германию той самой страной, которая сопротивляется национализму, идеи фашизации, правой идеи, сейчас как никакая другая. Это именно Германия, та самая страна, которую привыкли бояться, с которой привыкли ассоциировать фашизм и нацизм. Именно Германия, и конечно тут важны и традиции и Хабермаса, и франкфуртской школы и того, как Германия осознавала и переживала свою беду. И еще дальше, идя вглубь истории, очень важна та самая культурная германская традиция XIX века, которая неожиданно актуализировалась сегодня в XXI.

Константин Дорошенко: Когда в начале 2010, Максим Кантор говорил об угрозе фашизма, нацистских настроений в современном мире, многие пожимали плечами, потому что, казалось бы, это проблемы уже давно преодоленные, все это осталось в учебниках истории. Последние несколько лет проблема фашизации, проблема того, как люди, выражаясь образом Эжен Ионеско, превращаются в носорогов, звучит повсеместно, это угроза ощущается во многих обществах. Германия, действительно, уникальная страна, которая фактически преодолев тяжелейшую, почти смертельную, болезнь нацизма, сейчас действительно является одним из главных лидеров в мире, которая противостоит этой ползучей фащизации. Давайте продолжим экскурс в германскую мысль, которую вы начали до перерыва.

Максим Кантор: Я хотел сказать несколько слов о политическом устройстве Германии XIX века, о том, что было сломано, когда-то Бисмарком и что отчасти возродилось в Германии Аденауэра, в Германии Меркель. Существовало уникальное общество, как вы помните, в Германии было более 300 государств, маленьких княжеств, королевств, герцогств, курфюрств. Почему по сравнению с централизацией Франции и Англии существовала эта дробленность Германии, которая была не просто феодальной раздробленностью, как это было на Руси, допустим, в XIII веке. Это означало многофункциональное просвещение, в каждом из таких княжеств возник свой университет, свой гуманист, своя школа. Мы знаем Гете, который переезжал из государства в государство, переходя улицу, становясь в одном премьер-министром, а в другом - просветителем. Так произошло по довольно любопытной причине: в Германии не было знаменитого права майората, т.е. наследство отец оставлял не одному старшему сыну, а делил по германскому чадолюбию ровно на всех детей. Так возникли разнообразные города, вы знаете все эти названия типа Баден-Баден…. Так возникла звездная россыпь немецких городов, немецких университетов. Это дало невероятный расцвет культуры и свободы в XIX веке, когда все, включая русских мыслителей, того же Чаадаева, учились у Шиллера, Гете. Не было ничего более прекрасного и более важного для самосознания Европы, чем германское просвещение XIX века. Это сопоставимо только с итальянским Ренессансом XV века и с Античной Грецией. Нет аналогов более по расцвету и величию культуры. То, что это было сломано централизовано, подмято Пруссией и уже на почве этого возник фашизм и нацизм, кстати сказать, я не очень развожу эти понятия. Я думаю, что фашизм – это большой знаменатель, каждый из культур добавляет к нему свой числитель. Нацизм – это один из инвариантов фашизма.

Константин Дорошенко: Но как раз великой германской культуре удалось добавить к фашизму самый людоедский числитель.

Максим Кантор: Да, да. Дорогой, Константин, у нас еще столько всего впереди, что раздавать превосходные эпитеты, боюсь не время. Мы сейчас с вами стали свидетелями того, как страна победившая фашизм, или входящая в коалицию держав, победивших фашизм, демократическая страна, сама стала проводником авторитарного режима, который подавляет колонию. Россия подавляет Украину сейчас и происходит это абсолютно на имперских основаниях.

Константин Дорошенко: Но имперскость и фашизм не всегда одно и то же.

Максим Кантор: Ретроимперия – это всегда фашизм. Воспоминания о былой славе, о мистике и мистическом предназначении этноса, это и есть фашизм. Есть империи, которые растут естественно, как дерево, например, Римская империя. А итальянские воспоминания о Римской империи – это итальянский фашизм Муссолини. Есть империи, которые растут естественным образом как германский Рейх, а воспоминания о германском рейхе, третий рейх – это фашизм и нацизм. Есть империи российские, которые росли естественным образом, не самым привлекательным, захватывая земли. Так росла английская империя, испанская империя. Империи умирают трудно, они не хотят умирать. Когда нет никаких иных оснований для развития, ни промышленных, ни мыслительных, ни каких-то концептуалогических, социальных, происходит возвращение к империи, а ретроимперия – это всегда фашизм. Не надо думать, что фашизм – это какое-то обязательное ругательство, очень многие люди увлечены фашизмом как романтической теорией. Фашизмом очень долгое время баловались, в частности в России, разнообразные эстетствующие музыканты, художники. Именно баловались, поскольку в фашизме много романтики и когда страна унижена, а Россию многие считали униженной, когда развалилась Советская империя, конечно, пришло баловство фашизмом. В какой-то момент эта тяга, ретроспективная тоска по империи, фантомная боль, в какой-то момент стала оформляться в реальность, как она стал оформляться когда-то в Германии, в Италии. В этом нет ничего уникального. Эти фантомные имперские боли случаются в истории, другое дело, что всякая культура оформляет эту фантомную боль по-своему.

Константин Дорошенко: Интересно то, что можно проследить и в вашем романе “Красный свет”. Нашим слушателям будет интересно узнать, что это гигантский двухтомный роман, покойный российский критик Виктор Топоров называл романом, написанным толстовским и дантовским замахом. Первый том вышел еще до трагических событий в украинской истории, и тогда очень многие говорили о Максиме Канторе чуть ли не как о титане путинского возрождения, потому что там много было критики либерализма. Второй том на русском языке выпущен издательством “Фолио” в Украине, в России он выйти не может по причине того, что помимо, безусловно, критики либерализма, здесь многие вещи называются своими именами. Я позволю себе цитату второго тома романа “Красный свет”:

“Сегодня русские патриоты говорили открыто: я империалист. И обиженная долгим унижением толпа ревела на площадях. Первой жертвой новой империи стала Украина. Русские танки месили украинские дороги, и русские люди кричали, что заставят хохлов раскаяться в том, что те предали "русский мир".  Что такое "русский мир" и чем этот мир отличается от "украинского мира", сказать никто не мог; русские и украинцы были соседями, смотрели одинаковые программы по телевизору, болели за футбол, пили одну и ту же водку. Но теперь их убеждали в том, что есть некий специальный "русский мир" – за его торжество надо убить соседей”.

В общем, этой цитаты достаточно, чтобы понять, почему второй том вашего романа в России сегодняшней выйти не может. Но мне интересен момент, в котором вы прослеживаете зарождение фашизма как раз из либерализма и демонстрируете, что либерализм — это не то, что фашизму противостоит, а то, что во многом является почвой для него.

Максим Кантор: Безусловно. Это было сказано и в первом томе. Это было сказано во время моей так называемой “полемики”, хотя я тут ставлю жирные кавычки, поскольку это было абсолютным непониманием так называемой полемики с либералами. Я никогда не был против реального либерализма, поскольку либерализм в моем понимании связан с просвещением, с Эммануилом Кантом, с Монтескьё, с законодательной базой, на которой построено европейское просвещение. То, что словом либерализм спекулятивно, как мне кажется, стали называть наживу и феодализацию российского общества, мне показалось не только не правильным и несправедливым. Мне показалось это чреватым большой социальной опасностью, катастрофой. Я говорил об этом во время демонстрации на Болотной площади, я говорил о том, что обособление некоего условного креативного класса может привести только к обратной реакции. Я подозревал тогда, писал об этом, и, к сожалению, оказался на 100% прав, что возвратная реакция будет чудовищной. Более того, я предполагал, а сейчас я почти в этом уверен, что во многом это была провокация власти, которая искала таким образом рычаги управления массами. То, что массовое сознание при фашизме становится корелянтом истины, - это, к сожалению, азбука социальная. Но как это массовое сознание завоевать – вот вопрос для авторитарной власти. И массовое сознание завоевали ненавистью, ревностью к так называемому креативному классу. Кстати сказать, здесь любопытно то, что вы вспомнили покойного, к сожалению, прекрасного человека, Виктора Леонидовича Топорова, который, как и я, выступал критиком этого либерального, а на самом деле не либерального класса, на самом деле компрадорского, класса, который участвовал в феодализации страны. Топоров много критиковал его, я много критиковал. Из этого никак не следовало, я не говорю сейчас о Топорове, смерть оставила эту загадку нерешенной, что я, например, являюсь сторонником власти. Да и сам Топоров любил цитировать Мандельштама “Власть отвратительна как руки брадобрея”. Он говорил: “Но вы-то сами, вы тоже берете от этой власти лучшее, это власть сделала вас феодалами. Как же вы можете, вы хотите стать еще большими феодалами?”

Константин Дорошенко: Напомню, что одним из важных событий для украинской культуры, мысли и книгоиздательства в этом году и для меня лично. В общем-то не только для украинской, для всего того международного культурного пласта, который использует русский язык, стал выход книги двухтомного романа “Красный свет” в украинском издательстве “Фолио”. Показательно, что эта книга написана на русском Максимом Кантором не увидела свет ни в одном из российских издательств. Хотя во многом эта книга посвящена России, ее прошлому, ее настоящему, возможно, будущему. Но не только России и миру и тому, что происходит с понятием демократия в этом мире. Еще одну небольшую цитату из книги позволю себе:

“Демократия умирала уже несколько раз: в Афинах, во Флоренции, в Веймаре; демократии не привыкать. Европа умирала и воскресала постоянно – это форма ее жизнедеятельности. Циклы жизни демократии и европейского континента приучили партии гвельфов и гибеллинов к стоическому равнодушию. Но для человека, который живет только один раз, смерть – дело ответственное, надо было привести в порядок мысли и чувства”.

Максим Карлович, что мы сейчас видим в Европе и в мире с приходом к власти в сильнейшей стране мира, Соединенных Штатах Америки, такого карикатурного и вместе с тем очень уверенного, очень витального, патентного персонажа как Дональд Трамп? Мы видим очередной закат демократии? Возможно, очередной виток того, что называют закатом Европы, потому что Америка ведь тоже порождение европейской цивилизации, такая Британская Византия, если хотите.

Максим Кантор: Это хорошее сравнение, Константин. Будет ли это закатом Европы, наверное, говорить рано. Наверное, рано употреблять такие сильные определения. Европа ведь много раз уже почти закатывалась, но все-таки не закатывалась. Европа – очень сложный организм, как было сказано в цитате, которую вы привели: она болеет часто и это форма ее здоровья. Демократия есть один из инструментов управления поликультурной Европой. Но демократия не есть сама цель. То, что демократию когда-то, а именно после Второй мировой войны, объединили с рынком, было, пожалуй, рискованным и не ведущим далеко планом. Вспомните Россию, бывший Советский Союз, а мы с вами оба родились еще в Советском Союзе, для нас рынок казался панацеей от диктатуры. На самом деле, это не так. Рынок и демократия – это не тождественные понятия. То, что это объединилось в головах тех, кто рушил Советский Союз и то, что стали говорить, что успешный на рынке в обязательном порядке - демократ и он за свободу, это было очень смелое допущение, не имеющее отношение ни к исторической практике, ни к практике сегодняшнего дня. Так возникли поразительные характеры властителей большой части мира. Они распространили свое влияние на окружающее пространство. Дело в том, что они сами стали порождением этой иллюзии, сочетание рынка и демократии, а эту иллюзию придумали не они, не они авторы этого фантазма. Этот фантазм занесли те, кто рушил эту Европу, кто помогал расчленить этот гниющий организм. Таким образом, мы получили, странные, небывалые в истории феодальные образования. Я не думаю, что история повторяется, история намекает на повторы, но она всякий раз порождает нечто особенное. Мы никогда не видели чекистов-миллиардеров, никогда не становились генералы КГБ мультимиллионерами.

Константин Дорошенко: Но тут, знаете, подойдет крылатая фраза покойного нынче премьер-министра Российской Федерации, Виктора Черномырдина: “Никогда этого не было и вот опять”. Как-то так это и работает.

Максим Кантор: Да. Обратите внимание, Константин, что мы сейчас, наблюдая этот чудовищный развал мира, и войну, которая буквально терзает бывшее пространство Советского Союза. Если была когда-то общность советский народ, а она ведь была, этот народ сам себя убивает: уже была война с Грузией, война Грузии с Абхазией. Сейчас идет не объявленная, но настоящая война России с Украиной, имперская война, захвачены украинские территории, разжигается национальная ненависть, буквально почти даже расовая ненависть, разводят эти нации как расы. Мы видим какую-то истребительную войну народа самого с собой. Если была эта объединенная социализмом, фальшивой или спорной идеей, общность народов, то сейчас эта общность народов истребляется сама себя. На фоне этого, если я вас сейчас спрошу, а мы спросим радиослушателей: “Знаете ли вы, как относятся к этому процессу олигархи, те, кто владеет этой землей?”  Вся эта земля поделена на много сегментов, на много феодов. Вы знаете, например, как относится Чубайс к войне в Украине? Я не знаю. Как относится Абрамович к этой войне? Я не знаю. Кажется, что эти вопросы слишком личные, не будем трогать, зачем переходить на личности. Не будем, конечно. Оставим это журналистам желтых изданий. Но, нас с вами не может не удивлять тот факт, что образовалась какая-то иная жизнь помимо нашей с вами, там, наверху где-то, где эти войны и убийственная политика, убивающая людей, не имеет никакого значения. То, что меня поражает в последние два года войны - это одна из причин, по которой я оставил Россию -очень трудно жить в обществе, принимая как данность постоянно длящиеся несправедливость и обман. Ты либо становишься соучастником этого обмана, либо ты должен оформить свой протест, но его и оформить не получается, потому что никой антивоенной партии нет. Была очень внятная партия за привилегии, Болотная партия, которая состояла из преуспевающих менеджеров, которые боролись за то, чтобы называться креативным классом в отличие от какого-то плебса, если это только не запущенная КГБ антиагитка, назвали анчоусами. Но, что происходит сейчас, и почему антивоенной партии нет, я не понимаю. Почему все те люди, которые тогда призывали бороться с новым сроком Путина, и.т.д., почему они сейчас все молчат или почти все. Есть несколько смельчаков вроде Акунина. Улицкой, но это не оформлено никак концептуально.

Константин Дорошенко: Здесь есть действительно, о чем задуматься и возможно мы знаем ответ. Возможно, он просто в человеческой трусости, подавленности и привязанности к собственным филистерским интересам.  Один из интереснейших мыслителей Советского Союза уже последних лет его существования, лучший логик и блистательный социолога, Александр Зиновьев, который в свое время покинул СССР и действительно первым предсказал неизбежность его распада, он называл себя отщепенцем. Он не любил слово диссидент, поскольку он не был врагом ни своей Родины, ни социалистической идеологии. Однако, он не вписывался ни в какие официальные системы и даже не официальные. Я бы назвал художника и писателя Максима Кантора, таким же отщепенцем, потому что, не принимая того, что происходит в России, ни псевдо либерализма, ни профашистских тенденций, он все же не перестает Россию любить, хотя живет во Франции и Германии, преподает в Оксфордском университете. Согласитесь ли вы, Максим, что вас можно было бы назвать отщепенцем также как Зиновьева?

Максим Кантор: Меня очень печалит судьба наследства Зиновьева и судьба самого Александра Александровича, с которым я близко дружил. Мне очень жаль, что этот трагический круг замкнулся таким образом, что он однажды, отказавшись от тоталитарного общества, потом увидев унижение того общества, которое наказано либеральным западом, решило его поддержать. Он не дожил до того времени, когда по всем классическим книгам и хрестоматиям это униженное общество поднялось во весь свой тоталитарный имперский рост, чтобы отомстить за свое унижение, назвали это Реконкистой, Возрождением. На самом деле, это не возрождение мысли, а возрождение мощи, силы, амбиций физиологических, а не нравственных. Я ни одной секунды не сомневаюсь, что Зиновьев не мог бы этого принять, поскольку принять унижение другого, в данном случае унижение Украины, невозможно. Хочу рассказать один эпизод, для меня очень существенный.

Мы гуляли как-то с Зиновьевым по Мюнхену, он жил на окраине Мюнхена. Мы шли по полю и разговаривали о Ярузельском о том, как он подавлял польское профсоюзное движение “Солидарность”, о том, что “Солидарность” действительно была тем контрапунктом, который расшатал всю эту социалистическую систему. А Зиновьев жалел эту социалистическую систему и говорил о том, как жалко, что этот разумный шаг Ярузельского оказался таким жестоким, он не мог найти какой-то точный компромисс и удержать… Зиновьев долго рассуждал о том, что это своего рода мещанская революция, которую Ярузельский не смог остановить, потому что военный не может остановить мещанина. Тогда я спросил его: “Александр Александрович, чтобы вы делали, если бы это подавление было кровавым, что бы вы делали, если бы поляки тогда действительно ушли в леса и началось реальное сопротивление “Солидарности”, реальная партизанская война? “ На что Зиновьев мне ответил: “Как что, Максим?” Он пожал плечами. “Разумеется, сражался бы в рядах польских повстанцев”. Это было сказано настолько как само собой разумеющееся, поскольку унижение другого принять нельзя. Гипотетически можно рассуждать по-разному. Мы все часто во власти игры ума позволяем себе какие-то далеко идущие обобщения, к сожалению. Говоря о либерализме, о Монтескьё и о законах, существует нравственные парадигмы, которые переступать нельзя: нельзя переступить унижение другого.

Что было ошибочного в так называемом движении креативного класса и демонстрации на Болотной площади?  В чем это было подставкой и сдачей власти, и на чем сыграла власть? Никогда нельзя противопоставлять себя униженному, никогда нельзя объявлять себя более достойным членом общества, нежели человек необразованный, так называемый черный тягловый народ, то, что презрительно именуют быдлом. Это пораженческая позиция в отношении самого себя. Дело даже не в том, что этот униженный – хороший, надо его пожалеть. Дело в том, что, унижая другого, ты сам становишься гораздо хуже, ты теряешь нравственное лицо. Это не только сострадание и милосердие к малым, это, прежде всего, защита своей нравственной сущности, себя самого надо поберечь. Из этого власть сделала великолепный, но абсолютно лживый вывод. Обман происходил по той линии, что раз вы креативный класс, агенты Госдепа, унижаете народ, то народ должен против вас, против агентов Госдепа и как бы объединиться и сплотиться. И народное мнение, народная правда, будет гораздо важнее вашей мелкой интеллектуальной правдочки. Это, казалось бы, вытекает из предыдущего рассуждения. Но на самом деле, нет.  От того, что мы должны сострадать униженным и оскорбленным, не значит, что униженные и оскорбленные образованнее, умнее и нравственнее нас. Когда мы, какие-то условные образованные, условный просвещенный класс, наделяем тех, кому мы сострадаем не просто нравственным, но еще и интеллектуальным началом, когда мы становимся рабами этого мнения этого народа, происходит абсолютная фашизация общества. Сострадают не потому что народ имеет какое-то просвещенное мнение, он, разумеется, его не имеет и иметь не может. Не грамотный человек не станет неграмотным, ни умным от того, что его унижают. Речь не идет о том, чтобы поставить мнение народа выше мнения интеллигенции, это абсолютная дикость. Народ никогда не будет иметь мнение, превосходящего мнение интеллигента по степени значимости. Апеллировать к мнению народа - а что думает народ в отношении этого - бессовестно. Народ ничего по определению думать не может, потому что он ничего в отношении этого не знает. Но, унижая народ, унижают не просто народ, а унижают самих себя. И это разрушило всю нравственную структуру так называемого креативного класса. Разрушило настолько, что этот просвещенный класс оказался куплен, продан и распределен по разнообразным феодам, и в этом абсолютно размыленном состоянии не сумел оказать никакого сопротивления нарождающемуся авторитаризму или условно назовем это фашизмом. Я говорю условно, потому что фашизм имеет очень много лиц и очень много числителей при одном знаменателе ретроимперии и мистическом этносе.

Этот процесс уже случился и как его остановить? Этот вопрос, разумеется, обращен не к народу, народ ответ на этот вопрос дать не может и никогда не даст. Этот вопрос обращен к просвещенной, интеллектуальной части общества, которая обязана понять, что произошло, каким образом этот дурман возник, и как это привело к смертоносной войне, к войне ни за что. У этой войны нет причин, она выдумана имперским сознанием и нет никакого русского мира, который необходимо защищать от мира западного. Такого мира просто не существует, поскольку этот мир сейчас – это мир совершенного бесправия, это мир абсолютно безнаказанных и бесконтрольных богачей, мизерных пенсий, дурного медицинского обслуживания и тайной войны. Если называть это русским миром, который кто-то хочет испортить, а его надо защищать, это просто выдумка и выдумка злая, плохая. У этой выдумки нет и не может быть никакого героя, никакого персонажа, который ее воплотит. В отличие от Великой Отечественной войны, которую действительно вели те люди, которые защищают демократическое общество равных, или им казалось, что равных, потому что написаны были равенство и братство против людоедской теории о расовом господстве. В сегодняшнем варианте никаких подобных теорий не существует, а существует общество провозглашенного рыночного неравенства, в котором у Сечена -миллиарды, а у бабки из Воронежа – ноль, и внука этой бабки из Воронежа заставляют умирать за Сечена. В этом отношении никакого выхода из ситуации нет и быть не может.

Константин Дорошенко: Мы не можем не вспомнить также трагические события, гуманитарную катастрофу и то, что проливается  кровь в Авдеевке сегодня. Когда мы говорим о людях творческих профессий, об интеллектуалах, я хотел бы отдельно сегодня помянуть погибшего преподавателя юридического факультета Черновицкого национального университета имени Юрия Федьковича, Леонида Дергача, который погиб под Авдеевкой сегодня. Хочу напомнить нашим слушателям, что та война, которую Украина сегодня переживает, уносит жизни разных людей. Все эти люди достойны того, чтобы их вспомнить. Но говоря о некой элите интеллектуальной, мы не можем забывать о том, что для Украины это война, в которой погибают и представители интеллектуальной и творческой элиты в том числе. В прошлом году на фронте в АТО погиб Василий Слипак, оперный певец, который 19 лет прожил во Франции и был солистом парижской оперы. Эта война, действительно, отбирает лучших людей и, так или иначе, оправданий ей нет. Но вопрос интеллектуалов не только в том, чтобы теоретизировать какие-то вещи, не дай бог разжигать, а в том, чтобы искать пути для того, чтобы это все поскорее прекратилось. С нами на связи сегодня был Максим Кантор, писатель, мыслитель, художник. Я надеюсь, Максим, мы увидимся с вами в этом году в Берлине на инаугурации ваших произведений в Бундестаге, и надеюсь, что увидимся еще во Львове на Львовском форуме издателей, где ваш роман “Красный свет”, несомненно, будет в этом году представлен.

Максим Кантор: Спасибо большое, Константин. Буду ждать и тоже надеюсь, что мы там встретимся.